Осуждение

Человек, как правило, всегда готов без всякой сдержанности судить других и постоянно высказывать своё мнение. Он никогда не остановится и не подумает, достиг ли он сам того же уровня, что и тот, кого он судит, имеет ли он какое-либо право судить его. Иисус Христос сказал об осуждении, что только тот, кто сам без греха, пусть бросит первый камень; этим он преподал великий урок.

Для суфия, который видит в каждой форме божественную форму и в каждом сердце - божественное хранилище, невозможно судить кого бы то ни было, независимо от его положения, поступков и обстоятельств, потому что это идет вразрез с его святыней; в этом направлении суфий развивает философию, к которой пришёл сначала путём размышлений.

Воздерживаться от осуждения других это, в принципе, вопрос самоконтроля, вежливости, доброты, симпатии и снисходительности; вопрос почтительного отношения к Богу, Создателю всех живых существ, и осознания того, что все - плохие и хорошие - являются Его детьми. Если чей-нибудь ребёнок окажется неказист на вид, разве вежливо будет сказать при родителях: "Этот ребёнок некрасив"?

Бог - Отец и Мать всех существ - всегда здесь, знающий и понимающий, что творится в сердце каждого человека. Он видит все наши ошибки и заслуги еще до того, как мы их совершаем, и когда мы с такой готовностью судим кого-то, то делаем это на глазах Художника, создавшего всё, а не за Его спиной; это происходит в Его присутствии. Если мы осознали это, нетрудно будет почувствовать личность Бога везде.

Если постоянно практиковать не-осуждение, то однажды наступит момент, когда нам откроются причины, что стоят за каждым проступком любого из тех, кого встречаем. Тогда мы становимся более терпимыми, более склонными к прощению. Если больной пристаёт к нам со вздохами и жалобами, то это сперва раздражает нас. Мы говорим, что это плохо, докучно, что такое поведение свидетельствует о скверном характере. Но разобравшись в стоящих за этим причинах, в том, что это не плохой характер, а болезнь, мы становимся терпимее; если же мы не видим причин, то мы не только жестоки с этим человеком, но и слепы к свету Бога, слепы к прощению - к этой драгоценной сущности Бога, которую можно найти в сердце человека.

Различие, что существует между справедливостью Бога и человеческим понятием справедливости, можно пояснить на следующем примере. Когда дети дерутся из-за игрушки, у каждого есть на то своя причина. Один находит эту игрушку самой желанной, так почему бы ему не завладеть ею? Другой говорит, что игрушку подарили ему; так почему бы ему не взять её? Оба приводят свои доводы и оба правы. Но отец рассуждает по-другому; отец знает характер каждого ребёнка и понимает, что он хотел бы воспитать в каждом из двух детей. Он дарит детям игрушки для того, чтобы развить что-то в их характерах. Ребёнок не знает этого, и если он не совсем уже младенец, обвинит отца в пренебрежении его желаниями. Он не понимает справедливости отца; ему надо дорасти до определённого уровня, чтобы понять её. Так же дело обстоит и со справедливостью Бога и человека. Человеческая справедливость ограничена преобладающими идеями желаемого и нежелательного и его знаниями, которые не идут ни в какое сравнение со знанием Бога.

Единственный способ уловить отблеск божественной справедливости - постоянно верить в справедливость Бога, невзирая на все доказательства, как будто опровергающие Его справедливость. Руководствуясь последними, можно прийти к выводу, что никакой справедливости нет вовсе, что всё происходит механически. Представления о карме* и о циклах перерождений могут показаться удовлетворительными, однако в действительности они тоже имеют источником Бога, стоящего за всем. Бог не был бы всемогущим, если бы каждое живое существо обладало могуществом, достаточным для осуществления своей индивидуальной кармы. И если бы даже всё происходило механически, всё равно должен быть инженер - и может ли он быть подвержен действию своей машины? Если Бог ограничен, он больше не может быть Богом. Бог совершенен в Своей справедливости, Своей мудрости, Своей власти. Но обсуждая причины всех тех событий, которые не кажутся нам справедливыми, мы приходим к другому вопросу: может ли композитор дать полное объяснение каждой ноты своего сочинения? Нет. Он может лишь сказать: "Нечто, подобное потоку, прошло через моё сердце. Я пытался придерживаться законов композиции, но не ломал голову над каждой нотой. Я заботился только о впечатлении от целого".

Есть закон, но есть ещё и любовь; закон - это привычка, а любовь - само бытие; закон был создан, а любовь не была создана, - она существовала всегда. Поэтому любовь выше закона. Как Бог выше закона, так и любовь выше закона. Поэтому если мы всё-таки отыщем ответ на вечный вопрос, почему это так, то не через изучение закона. Изучение закона способно только разжечь аппетит; оно никогда не даст удовлетворения. Единственный способ обрести удовлетворение и покой - нырнуть в океан любви, и тогда станет очевидно, что в мире нет ничего несправедливого; никогда больше мы ничего не назовём несправедливым. Этого уровня достигают мудрецы. Они называют его зенитом мудрости.

Говорят, что Бог чаще прощает, чем осуждает, но откуда мы можем знать, что Бог прощает? Прежде всего, справедливость была сотворена, а любовь никогда не была сотворена; она всегда была и всегда будет. Справедливость родилась из определённого человеческого чувства - совести; по мере своего развития справедливость требует беспристрастного равенства, а всё другое её не устраивает. Для развития этого чувства мы нуждаемся во вдохновляющем воздействии всего, что существовало прежде; справедливость есть результат усвоения всего, что мы видели. Не такова любовь - она спонтанна и существует всегда. В Библии сказано, что Бог есть любовь; поэтому если справедливость - это характер Бога, то любовь - сама Его суть. Он прощает, потому что Он и есть само прощение. Он судит, потому что это в Его природе - судить.

Справедливость проистекает из разумности Бога, а проявления Его разумности в этом мире иллюзий ограничены. Выражая суждение в отношении односторонних вещей, наш ум тоже становится односторонним; мы так же ограниченны, как и вещи у нас перед глазами. Чем более велик объект восприятия, тем обширнее само восприятие.

Нам по силам лишь один подлинно справедливый поступок - сказать: "Я не должен этого делать". Если же мы скажем это другому, мы, возможно, совершим большую ошибку. Мистик развивает свой ум в этом направлении, очищая его посредством чистых мыслей, чувств и действий, свободных от всякой разделенности, и всегда следуя лишь данному образу мыслей. Независимо от разницы в воззрениях, что есть хорошо и что - плохо, существующей между религиями, на свете нет двух отличающихся индивидуумов, которые бы не совпадали по одному естественному принципу: каждая душа стремится к прекрасному, и любая добродетель, праведность, любое доброе деяние есть ничто иное, как проблеск красоты.

Когда однажды это станет его собственным переживанием, суфию больше не нужно будет следовать определённому верованию или вероисповеданию, ограничивая себя какой-то одной тропинкой. Он может следовать по пути индуизма, по пути мусульманства или по пути любой другой религии или веры, ни на миг не сходя с того царственного пути, где вся вселенная есть ничто иное, как имманентная* красота. Мы рождаемся со стремлением наслаждаться ею в любой форме, и не следует ослеплять себя привязанностью к одной, строго определённой, стороне красоты.

Прощение никогда не судит; это просто чувство любви, и поэтому если один человек простил другого, то независимо от проступка оба чувствуют счастье и радость. Справедливость не дарит такой радости. Тот, кто слишком часто судит, несчастлив сам и делает того, кого он судит, тоже несчастным. Тот, кто прощает, счастлив; в его сердце нет недовольства; он делает свое сердце чистым и свободным от него. Величайший атрибут Бога - прощение.

Человек склонен обвинять Бога в том, что многое сделано неправильно; часто только из уважения или почтения человек молчит, но если бы он чувствовал себя свободно, то высказал бы тысячи обвинений. Никого не судят так часто и не обвиняют в стольких грехах, как Бога. Причина этого в том, что судит-то наше ограниченное "я", хотя оно совершенно не способно к пониманию.